Все они сейчас на площади: слепой воин, потрясающий своей саблей, старейшины в праздничных бубу, бывший стрелок в парадном мундире, женщины и дети, присевшие на корточки перед нами. Вдруг Вуане просит подождать еще минутку. Он бросается в соседнюю хижину и извлекает оттуда сморщенного старичка, которого ставит рядом с собой.

— Внимание, не шевелиться! — кричит Тони, выступающий в роли свадебного фотографа. После щелчка аппарата группа рассыпается, и Вуане представляет нам старичка:

— Вот мой худший племянник.

Слово «худший» означает в устах Вуане форму превосходной степени. Мы привыкли к этому, и нас удивляет лишь возраст племянника. Но сколько мы ни спрашиваем, нам так и не удается установить точную степень родства между Вуане и стариком. Тем не менее мы дарим ему бутылочку рома, даже не советуясь с Вуане. Беззубая улыбка расползается по сморщенному лицу племянника. Здесь мы могли бы раздарить все содержимое наших ящиков, не боясь упреков: Вуане ведь у себя дома. Никакое благодеяние но может быть чрезмерным в отношении его семьи.

Он велел приготовить нам для ночлега свою старую хижину.

Целая процессия его жен несет нам ужин: гору риса в эмалированном тазу и в глиняных горшочках — «канарейках» — различные соусы с перцем или пальмовым маслом, в которых плавают кусочки курятины.

Хижина набита битком. Вся деревня хочет присутствовать при дружеской трапезе. Разумеется, первое место принадлежит старейшинам.

Энергично жестикулируя, все обсуждают — зачем нужны отдельные тарелки, ложки и вилки. Как обычно, я не притрагиваюсь к рису, которым пресытился за время путешествий. Вуане, вот уже несколько дней наблюдающий за мной, тревожится:

— Ты не голоден, патрон?

— Напротив, но рис мне запрещен, — говорю я шутя.

Оп громко смеется.

— Ну, тогда тебя будут называть Моровоги — «тот-кто-не-ест-риса».

Эта ошеломляющая новость вызывает у присутствующих самые различные суждения. Вуане переводит:

— Старики говорят, что Моровоги в нашей стране непременно умрет. Здесь нечего есть, кроме риса. После этого утомительного дня ты должен его поесть. Завтра ты принесешь рису жертву, чтобы испросить у него прощение.

Я не знал, что запреты можно преступать так легко.

— Настоящий тома никогда не должен так поступать, — подтверждает Вуане.

Но мы продолжаем расспрашивать и узнаем, что каждый человек может в исключительных обстоятельствах есть свой тотем или жениться на женщине из своего клана, что представляет собой настоящее кровосмешение. Чтобы избежать кары, он должен загладить свою вину перед духами множеством искупительных жертв. Любая мораль, как бы строга она ни была, смягчается, чтобы приспособиться к жизни. В этом отношении тома ничем не отличаются от остальных людей.

Вуане приготовил нам сюрприз. Стайка очень робких девочек от восьми до десяти лет в набедренных повязках и платочках на голове появляется в хижине и выстраивается напротив нас. По знаку одной из пожилых женщин они начинают петь хором приветственную песню. Их слабые свежие голоса вначале немного фальшивят, но мало-помалу попадают в тон. Дети аккомпанируют себе, потряхивая в такт маленькими тыквенными погремушками, и не решаются взглянуть на нас. Некоторые даже повернулись к нам спиной. Лампа-молния отбрасывает на стену позади них большие пляшущие тени.

Завтра вечером мы будем у главного знахаря.

Огромный черный утес загораживает горизонт. Вуане указывает на него рукой:

— Мы пойдем туда одни.

Мы пропускаем носильщиков вперед и сворачиваем с тропы; путь в чащу приходится прорубать куп-купами. Временами густая сеть лиан и колючего кустарника становится реже. Это следы давних и недавних переходов. Постепенно мы спускаемся в долину, по дну вьется ручей. Его прозрачные струи выделяются светлой полосой в синевато-зеленом полумраке.

Теперь дорога снова подымается к скалистому утесу, за густой листвой неба почти не видно. Ниспадающие лианы похожи на снасти затонувших кораблей. У нас такое впечатление, будто мы идем по дну моря.

У подножия холма, объясняет мне Вуане, находится пещера Вэвэго, предка Зэзэ Соховоги и первого проводника белых.

Его душа обитает на вершине холма, и Зэзэ время от времени приходит сюда, чтобы совершить жертвоприношение.

Мы наконец выходим из чащи. Перед нами каменная плита у порога пещеры.

Под неглубоким навесом слонины, словно экс вото [19] , жертвенные дары для Вэвэго: старое ружье времен завоевания, покрытое зеленым налетом плесени, связки монет и глиняные горшочки с маниокой, рисом и сушеным перцем.

В расщелине скалы, при выходе из грота, Вуане обнаруживает кандалы. В них когда-то заковывали угоняемых в рабство. Мы не понимаем, почему он считает это счастливым предзнаменованием. Зэзэ будет помогать белым, потому что его предок Вэвэго уже делал это. На вершине холма Вуане показывает нам на камне отпечаток ноги. Он наступает на этот след.

— Именно здесь проходил Око, когда земля была еще мягкой, — говорит он.

— Кто такой Око?

— Око — основатель Тувелеу, деревни Зэзэ, моего учителя.

Но ту сторону долины среди леса виднеются соломенные крыши конической формы. Вуане протягивает руку:

— Видишь, вон там… Эго Тувелеу.

Тувелеу отличается от всех деревень тома, которые до сих пор встречались на нашем пути: хижины тут почти соприкасаются одна с другой, могил предков гораздо больше, а плиты гораздо выше, чем где-либо. Одна могила открыта: в глубине ее видна циновка, покрывающая труп; в ней торчат два дротика. На наш вопрос Вуане отвечает просто:

— Это старая колдунья. Она умерла три месяца назад, но каждую ночь встает из могилы, заходит в хижины и садится людям на головы; поэтому ее раскопали и пригвоздили к земле, вот так, и она больше не движется.

В приготовленной для нас хижине мы натягиваем гамаки. Женщины приносят нам ужин.

Очень быстро становится темно.

В хижину входит Вуане в сопровождении главного знахаря. Последний с его бритым черепом напоминает буддийского божка. У него такие же неподвижные черты лица, то же замкнутое выражение, что и у Вуриаколи. Одет он в темное бубу землистого цвета.

Вместе с ними входит деревенский колдун Вэго.

За первыми фразами приветствия наступает долгое молчание. Наконец я решаюсь начать разговор и объясняю пришедшим, кто мы такие и чего хотим. Вуане переводит. Я кончил, а ответа нет. Я нервно закуриваю. Резким жестом, но говоря ни слова, Зэзэ протягивает руку к пачке, берет сигарету и, не сводя с меня глаз, неторопливо закуривает в свою очередь. Затем он медленно начинает говорить глуховатым голосом.

— Ты очень спешишь, — переводит Вуане, — и слишком торопишь события, но мы лучше тебя знаем, чего ты хочешь… Мне нужно подумать ночь. Завтра я дам тебе ответ.

Зэзэ встает, кладет перед нами горсть орехов кола, и все трое выходят. Озадаченные, мы смотрим им вслед. Через несколько минут возвращается сияющий Вуане:

— Все хорошо, патрон, все сбудется. Посмотри на орехи: все белые, это значит, что вы его друзья.

Я не могу уснуть. Вуане, который, как все африканцы, боится темноты, но захотел потушить лампу-молнию. Он лишь убавил огонь. Гамаки отбрасывают на земляной пол бледные, расплывчатые китайские тени. Я едва различаю вытянувшиеся в гамаках силуэты моих товарищей. Полубессознательно слежу за ходом времени, но мне кажется, будто я очень долго ворочаюсь с открытыми глазами, проклиная неудобный гамак.

Вдруг хриплый возглас:

— Зажгите свет!

Это Фиштэ. Я выкручиваю фитиль лампы-молнии, стоящей от меня на расстоянии вытянутой руки. Вирэль и Фиштэ с оторопелыми лицами сидят в своих гамаках.